Приемные дети и родители. Приемная мама о себе: Я поняла, как устала Блог приемной мамы
Здравствуйте, дорогие читатели! До определенного возраста я считала, что детей из детского дома берут только те, кто физически не может родить своих. Эта тема очень долго обходила меня стороной. Но сейчас я все чаще стала замечать людей с большим сердцем, у которых есть и свои, и приемные дети. Почему?
Кто такие — приемные дети?
Начнем с того, что многие люди (как и я) не имеют наглядного представления о том, как живут малыши в «доме ребенка». Не понимают, какой серьезный отпечаток это накладывает на всю их дальнейшую жизнь. И тут есть две стороны одной медали. Во-первых, дети очень нуждаются в семье. Без семьи у них почти нет шансов на полноценную жизнь. Большинство подростков из детских домов становятся преступниками. Или, как минимум, совершенно не приспособленными к жизни. Подробно о жизни в детских домах рассказывает документальный фильм «Блеф, или С Новым Годом!» Поэтому я не буду ничего пересказывать, лучше сами посмотрите!
Во-вторых, даже если люди усыновили совсем маленького малыша, им будет нелегко помочь ему адаптироваться к новой жизни. Им придется вкладывать в такого ребенка очень много ресурсов. Восполнить нехватку внимания и тепла. Многие приемные дети не умеют распознавать свои потребности. Бесконечно едят и не насыщаются. Не понимают, когда им надо в туалет. При засыпании (а некоторые — и просто в течение дня) качаются вперед-назад.
Истерики у таких детей, как правило, гораздо серьезнее и опаснее, чем у тех, кто жил в семье. Все кризисы проходят гораздо ярче. Приемным родителям придется столкнуться с серьезнейшими внутренними травмами своих детей. И не ждать в ответ огромной благодарности (которая иногда так и не приходит). У большинства малышей в детском доме имеются задержки в развитии. И конечно, множество болезней по неврологии.
Почему не каждый может решиться взять приемного ребенка?
- Многие люди бояться плохих генов. А также всех психологических травм брошенных малышей.
- Хочется . И я это очень понимаю. Ведь я не смогу растить бесконечное количество детей. Поэтому если возьмешь кого-то из детского дома, лишишься удовольствия от возможной беременности, вскармливания и т.д.
- Многие женщины боятся, что не смогут полюбить чужого ребенка. Хотя, как показывает практика, это — самый нелепый страх.
- Многие люди вообще не хотят иметь много детей. И одного-двух своих им предостаточно.
Однако, несмотря на все это, кто-то приводит в свою семью таких сирот...
Мнение Олега Торсунова по поводу приемных детей.
Семья для приемного ребенка
Удивительно, но даже в нашем материалистичном мире, есть люди, способные мыслить более широко. Их считают сумасшедшими. Их никто не понимает. Но они есть. И это — люди с большим сердцем. По другому никак не скажешь. Для которых нет своих детей и чужих. Для которых то, как человек появился на свет, не имеет большого значения.
Недавно я прочитала у одной приемной мамы такое сравнение: «Если на войне вы увидите, что какой-то ребенок остался без родителей, вы не задумываясь возьмете его к себе. Вы не будете рассуждать, сможете ли вы его полюбить, хватит ли вам на него тепла. Вы просто возьмете его в семью. Также и сейчас... У нас похожая ситуация». Многие приемные мамы считают, что в «доме ребенка» ничуть не лучше, чем на войне. Там бывают неплохие условия для жизни. Всегда кормят, снабжают всем необходимым. Но без любви все это не имеет значения. Детям обязательно нужна семья. Об этом много говорится в фильме, рекомендованном мной выше.
Конечно, нельзя говорить, что все приемные родители — идеальные возвышенные личности. Но большинство из них живут по другим законам. По другим принципам. Я писала про . У них оно не так развито, как у большинства людей. Да, бывает всякое. Бывает и наоборот, что люди берут в семью детей из гордыни, желая ощутить себя спасителем. Но как правило, они быстро разочаровываются в своем решении. Ведь жертва, которую требует приемный ребенок, слишком велика.
А вы задумывались о том, чтоб взять себе приемного ребенка?
Подпишитесь на обновления блога и расскажите о статье в социальных сетях. До связи!
Яна Соколова, взявшая в семью троих приемных детей, рассказывает о мифах вокруг усыновления, «страшной» опеке и пользе Школы приемных родителей
Фото: Дмитрий Лебедев/Коммерсантъ
Я обожаю детей и о том, чтобы взять ребенка из детдома, думала, кажется, всегда. Но я была уверена, что это очень непросто. Вдобавок все мужчины, с которыми у меня случались романы, сомневались даже в том, что стоит заводить собственных детей, а о приемных и речи быть не могло. В 2013 году я одна растила пятнадцатилетнего сына, двенадцатилетнюю дочку и родила еще одну девочку, с которой намеревалась сидеть дома как минимум до детского сада.
Тогда же я прочла множество статей, которые были написаны из-за принятого нашей Думой запрета на усыновление российских детей американцами (так называемый «закон Димы Яковлева»). Из-за этих статей у меня сложилось впечатление, что без американцев мы просто пропадем, потому что наши соотечественники и так неохотно берут детдомовцев, а уж детей с инвалидностью не берут вовсе. И эта тема меня окончательно зацепила, я все сильнее переживала о детдомовских детях. Стала смотреть базы с их фотографиями , видеоролики , снятые в детдомах. И наконец подумала: раз я все равно сижу дома с ребенком, почему бы не взять еще одного и не сидеть сразу с двумя? Это было осенью 2014 года.
Теперь я ращу не только троих кровных, но и двоих приемных детей, двенадцатилетнюю девочку и пятилетнего мальчика, и хочу попробовать рассказать о том, насколько сильно мои представления о приемном родительстве разошлись с реальностью. Конечно, это только мой опыт — то, с чем я столкнулась сама, и то, о чем мне рассказывали другие люди, вовлеченные в тему сиротства: ни на какие глобальные обобщения я не претендую, чего-то наверняка не знаю, а в чем-то ошибаюсь.
Как стать усыновителем или опекуном
Я считала, что взять ребенка из детдома — это какая-то сверхсложная процедура. Что надо собрать уйму документов и на это способны только самые героические граждане. Но список необходимых документов оказался настолько скромен, что мне стало даже неловко: для получения некоторых виз надо приложить больше усилий. Самое трудозатратное — это пройти Школу приемных родителей (ШПР); обычно ШПР занимает пару месяцев. А еще нужно собрать справки о том, что ты где-то работаешь, где-то живешь, не был судим по серьезным статьям и вполне здоров. Добывание этих справок носит, скажем так, механический характер: необходимо просто дойти до некоторого количества учреждений. Ты приходишь за справкой о несудимости — и тебе ее дают, никто тебя при этом ни о чем не спрашивает. Даже сбор медицинских справок в моем случае был абсолютно формальным. Насколько помню, только в наркологическом диспансере меня попросили закатать рукав и поглядели вены. Остальные доктора поставили свои штампики, не вдаваясь в детали моего физического состояния.
Я думала, что у людей, которые хотят взять детей, должно быть довольно много денег, а я всю жизнь редактор с крайне скромной зарплатой; хорошо хоть папы детей помогают. Но выяснилось, что нужно подтвердить свои доходы в пределах прожиточного минимума на каждого члена семьи. В Москве в прошлом году прожиточный минимум был около 12 тысяч рублей в месяц. А уж если твои доходы превышают этот самый прожиточный минимум, то считается, что они ого-го! Ну и когда ты берешь ребенка, тебе за это платят. Сколько платят — зависит от региона и от формы семейного устройства; в Москве это в любом случае больше того самого прожиточного минимума. А в формате приемной семьи тебе платят еще и зарплату. Что касается количества квадратных метров жилплощади, никакой нормы тут нет. Ну, то есть, если у тебя однокомнатная квартира, а ты хочешь взять пятерых, опека, наверное, засомневается в твоей способности комфортабельно разместить всю тусовку. Но если одного — да запросто.
Я думала, что незамужним женщинам детей не дают или дают крайне неохотно. Ладно, если бы у меня не было своих — ну, понятно, что женщина хочет, а не сложилось. Но если своих трое… Но в Школе приемных родителей выяснилось, что в нашей группе на три семейные пары приходится шесть незамужних дам, и почти у всех есть дети. И эта статистика потом подтвердилась: незамужние женщины берут детей никак не реже семейных. Наличие партнера женщине иногда только мешает: сама бы взяла, а вот муж против. А раз ты одна, то сама себе хозяйка, и тут уже никаких разногласий. Что до собственных детей — мне не пришлось особо убеждать опеку в том, что у меня есть большой опыт и хорошая среда для воспитания приемного ребенка: в общении с новыми братьями и сестрами он развивается лучше и ему есть с кого брать пример, чтобы выстраивать здоровые отношения с семьей и с миром. Вдобавок у людей с собственными детьми есть не только опыт, но еще и гораздо меньше иллюзий, чем у бездетных, которые зачастую верят, что малыш окажется тихим ангелом, несущим в дом одну радость.
Выяснилось, что слово «дают» в применении к приемным детям вообще не слишком уместно. Потому что ребенка ты выбираешь сам. Только ты решаешь, какого он должен быть возраста и пола. Ты смотришь базы и можешь познакомиться с кем захочешь. Как только ты получаешь от опеки заключение о праве быть усыновителем или опекуном, ты можешь взять ребенка из любого приюта, детдома и дома ребенка по всей стране. Я думала, опека как-то ограничивает этот размах, но нет, пожалуйста, вези хоть из Магадана.
Вообще же у меня с самого начала была довольно жалкая позиция — я всё переживала: понравлюсь — не понравлюсь, дадут — не дадут… Как если бы я была попрошайкой у парадного подъезда или абитуриентом на вступительном экзамене. Мне казалось, что мне придется доказывать, что я смогу, я сумею! И я вертела у себя в голове эти самые доказательства, воображая, как я излагаю их строгой опеке. Но потом я поняла, что подобный расклад абсолютно неадекватен. Адекватная позиция выглядит так: государству приходится заботиться о детях, оставшихся без попечения родителей. Семейное устройство — приоритетная форма размещения ребенка-сироты. Ты как ответственный гражданин готов взять чужого ребенка в свою семью, предоставив ему наилучшие условия для развития. Дело опеки — помочь тебе в твоем благом начинании. Вы защищаете право ребенка на семью, совместно преодолевая возникающие препятствия. Такой ракурс существенно экономит нервы! Особенно учитывая, что люди в опеках работают разные.
Я много читала об опеках, которые ходят по квартирам и ставят родителям на вид, что у детей грязные носки, а на обед они едят одни сосиски. И у меня сформировалось представление о работнике опеки как о строгом надзирателе, обязанности которого, собственно, в том и заключаются, чтобы ходить по квартирам и ставить на вид. На практике я имела дело с пятью опеками и еще с несколькими поверхностно пообщалась. В каждой работало сколько-то дам разной степени приветливости (мужчин я там не встречала). Все они были завалены миллионом дел и буквально погребены под стопками бумаг; перспектива идти на какую-то неведомую квартиру привела бы их в ужас. Обязанности сотрудниц опеки — устраивать брошенных детей в учреждения и семьи, ходить по судам, вести дела опекунов и усыновителей, давать многочисленные разрешения обычным родителям. Все это сопровождается километрами справок, отчетов и резолюций. Для сотрудниц опеки любая новая история — не важно, ужасная или прекрасная — это дополнительная куча бумаг. Безусловно, попадаются светлые личности, которые готовы сидеть над этой кучей ночами, только бы устроить в семью еще одну малютку. Но есть и обычные ленивые тетки, которые кого угодно встретят унылым зевком. Это не значит, что лично ты им не нравишься. И даже если лично ты им не нравишься — да какая разница? Вы вместе защищаете право ребенка на семью, и все дела. Если опека что-то не рвется защищать права ребенка, а требует лишние справки и тянет время, явно нарушая закон, — это повод для того, чтобы позвонить в Департамент соцзащиты. Иногда достаточно даже и не звонить, а только указать на вероятность такого звонка — и закон прямо на твоих глазах молниеносно одолеет хаос во славу мира на всей земле.
Этой пафосной риторике меня, как ни удивительно, обучили в ШПР. На первом же занятии меня поразило то, что нас стали готовить к бою с инстанциями. Поразило меня это потому, что, как мне казалось, Школа приемных родителей — часть той же государственной машины, что и опека, и детдом, и суд, и банки данных детей-сирот. Но потом я столкнулась с тем же боевым настроем и в опеке, и в детдоме, и в банке данных. Как выяснилось, совершенно все уверены, что именно они абсолютно адекватны. Наш детдом — лучший. Сотрудники нашего банка данных — самые квалифицированные. Зато вот те — ну это просто вообще. Будто спорт какой-то, право слово, и всяк считает, что именно он играет на стороне ребенка. Я тоже втянулась, куда деваться, — вот такой параллельный мир, вот такой странный квест. В Школе приемных родителей в основном учат борьбе с чиновниками — ну ладно, действительно полезно, даже и вне всякого усыновления! Об особенностях приемных детей написана тонна книг, а таких внятных советов по борьбе с инстанциями мне больше нигде не встречалось.
Формально занятия во всех ШПР примерно одинаковые, есть некая общая программа и утвержденные блоки тем: социальный, юридический, психологический, медицинский. Но в реальности занятия ведут конкретные люди, и у всех свой опыт и свои представления о том, чему именно надо учить потенциальных приемных родителей. Вдобавок ШПР открыли довольно много — только в Москве их , а где найти столько специалистов? На мой взгляд, лучше всего было бы привлекать в ШПР опытных приемных родителей, которым можно было бы задавать какие угодно вопросы. Но в моей ШПР такого не было. Никто из наших преподавателей не брал детей в семью — мне показалось, они с ними особо и не сталкивались. И возникало ощущение, что (за рамками отличного курса борца с инстанциями) мы просто делимся друг с другом самыми общими соображениями о том, почему детдом — это зло, а детдомовские дети такие проблемные. Многие вопросы из тех, что у меня были, остались без ответа, а в чем-то меня даже дезинформировали. Но зато нас никто не запугивал! Уже взяв детей, я по какому-то делу обратилась в другую ШПР — и была потрясена тамошней обстановкой: потенциальных приемных родителей буквально отговаривали от затеи взять ребенка, убеждая их, что справиться с такими детьми практически невозможно и их не ждет ничего, кроме криков и слез. Тамошний психолог похвасталась передо мной тем, что, ура, отговорила очередную пару. «А что, они хотели взять трудного подростка?» — пытаясь понять, спросила я. «Нет, малыша», — ответила сотрудница. Я так и не поняла. Положим, бывают случаи, когда семья действительно не справляется и ребенка возвращают в детдом. Но есть и статистика таких возвратов: известно, что в основном детей возвращают родственники, старшие сестры, тети, дяди и особенно бабушки и дедушки, которые берут ребенка под опеку из этических соображений и быстро выгорают, потому что у них не хватает ни душевных, ни физических сил. А так, чего уж, никто не застрахован: сегодня ты бодр и весел, а завтра у тебя обнаружили рак — и что теперь, разве тут подстелешь соломку? Насколько я знаю, почти все мои одногруппники не сошли с дистанции и взяли детей — и, по-моему, это здорово. Потому что при любом раскладе детдом — это зло.
Я очень рассчитывала, что встречу в ШПР единомышленников, которые станут моими друзьями. При этом я предполагала, что мои одногруппники будут поблагополучнее меня: я снимала тогда квартиру в довольно престижном и дорогом районе, а ШПР нашла на соседней улице. Но, пожалуй, только одну семейную пару и незамужнюю даму-юриста (причем именно она в итоге раздумала) можно было назвать относительно обеспеченными: я ходила на занятия вместе со школьным учителем, врачом-терапевтом, косметологом, подростковым психологом, отставным военным, сотрудником издательства, офисным менеджером — словом, с самыми обычными людьми, для которых вопрос о размере ежемесячных выплат на ребенка был весьма актуален. Только обнаружилось, что желание взять ребенка объединило нас ничуть не сильнее, чем роддом в беременность. Люди разные, системы координат и ценности у всех свои, вдобавок дети и их воспитание — это такая нервная тема! Выяснилось, что, когда другие рассказывают о своих взглядах на то, как и за что хвалить и ругать ребенка, не важно, своего или приемного, ты думаешь: «О ужас! Что за дикость!» Впрочем, с одной девушкой мы все же подружились, но скорее вопреки, чем благодаря. Она хотела удочерить новорожденную девочку — и удочерила.
Еще я думала, что родители людей, которые берут детдомовских детей, непременно их поддерживают и одобряют. И переживала, что я-то своей маме даже сказать про эту идею боюсь. Потому что она точно будет против. И я думала, что если об этом узнают в опеке, то заметят: «Похоже, семья-то у вас не слишком благополучная, голубушка! Можно ли вам доверить чужого ребенка, если вы и с собственной мамой не умеете наладить отношения?» А выяснилось, что это самое общее место. Так почти у всех. Бабушки с дедушками поддерживают стремление взять чужого ребенка крайне редко, почти всегда они категорически против, и опека ничего другого и не ждет. Есть объективная проблема в том, что для получения заключения о возможности быть опекуном необходимо письменное согласие всех людей старше десяти лет, проживающих с тобой в одной квартире (а таковыми считаются еще и все прописанные в этой квартире граждане). Но из этой проблемы есть неожиданный выход. Если ты получаешь заключение о возможности быть усыновителем, то ничье согласие тебе не требуется. Потому что у нас до сих пор существует такая поразительная вещь, как тайна усыновления, то есть за тобой закреплено право врать даже собственной маме, что пять, или десять, или семнадцать лет назад ты родила ребеночка, и вот он, милый, наконец нашелся и теперь будет жить с вами! Возникает вопрос: а можно ли потом с таким усыновительским заключением взять ребенка под опеку или в приемную семью? Ответ: да! По крайней мере, мне это удалось, причем два раза.
Выяснилось и то, что идея взять чужого ребенка вообще мало кому близка. Конечно, я не надеялась, что моему решению будет аплодировать весь подъезд. Но и к обрушившимся на меня потокам трэша я оказалась совсем не готова. К моему удивлению, многие мои друзья принялись рьяно меня отговаривать, припоминая случаи неудачного усыновления среди отдаленных знакомых. Говорилось о том, что моя жизнь превратится в ад, дом разрушится, кровные дети меня возненавидят, а приемные по-любому вырастут зверями (сколько волка ни корми, а он все в лес смотрит!) и рано или поздно всех нас съедят. Но больше всего меня потряс хозяин квартиры, которую мы благополучно снимали без малого шесть лет: узнав о том, что я собираюсь взять ребенка, он сначала сентиментально поздравил меня с этим «героическим решением», а потом доложил о нем своим родственникам; родственники тут же вообразили, что я пропишу к ним «своих детдомовцев», а те не замедлят «оттяпать квартиру», и принялись буквально выгонять нас, истерически вооружившись невероятными обвинениями и угрозами, — это было настолько внезапно и настолько некрасиво, что противно вспоминать.
Сложности со съемной квартирой были крайне некстати еще и потому, что я уже собрала документы и вступила в отношения с опекой по месту жительства. Именно опека по месту твоего фактического проживания должна давать тебе заключение о возможности быть усыновителем или опекуном — после того, как ты относишь в опеку пакет документов, к тебе должны прийти, чтобы поглядеть, как ты живешь: вдруг у тебя посреди квартиры стоит миномет, гостиную ты сдаешь артели таджиков, а у детей вместо игрушек коробок спичек и дохлая крыса? Но в тот прекрасный день, когда к нам уже собиралась пожаловать опека, выяснилось, что я никак не могу предоставить доказательства того, что мы проживем в этой квартире не менее полугода. Узнав об этом, опека заявила, что заключение не даст. Потому что раз приемный ребенок будет жить не здесь, а где-то еще, то заключение должна дать опека из где-то еще. А я к тому моменту успела не только влюбиться в одиннадцатилетнюю детдомовскую девочку, но уже и пообещала детдому вскоре за ней приехать. Поэтому меня буквально охватило отчаяние, и я совершенно растерялась. В порыве этого отчаяния я отправилась в соседний район в опеку по своей прописке, и там, о чудо, обнаружила самую светлую личность, какую только можно себе представить: выслушав мою историю о трусливом хозяине квартиры и детдомовской девочке, сидящей на чемоданах, сотрудница опеки преисполнилась ко мне сочувствием и обещала разрулить ситуацию. В итоге именно она, убедив предыдущую опеку все же составить акт о прекрасности моей съемной квартиры и лично навестив мою квартиру по прописке (лежавшую на тот момент в руинах и абсолютно непригодную для проживания кого бы то ни было), и выдала мне нужное заключение. Я была поражена таким деятельным проявлением доброй воли абсолютно незнакомого мне человека, и об этом вспоминать очень приятно.
Наша семья до 2012 года была самой обыкновенной: папа, мама, дочка Маша и сын Тимур. Если бы кто-нибудь сказал нам тогда, что через четыре года в нашей семье будет уже семеро детей, мы бы не поверили.
Но в один осенний вечер я листала ленту социальных сетей и увидела фотографию восьмимесячного мальчика Вадима, которому искали родителей. Я сидела перед монитором и вглядывалась в его лицо. Почему-то мне подумалось, что этот малыш мог бы быть моим сыном. Бедняжка, как ему живется там без мамы и папы?
Я позвала мужа: «Посмотри, какой милый мальчик совсем один…» Саша задумчиво пожал плечами. Я стала искать информацию о том, какие нужно собрать документы, чтобы стать приемными родителями, читать истории других приемных семей. Меня настолько захватила эта тема, что больше ни о чем другом я не могла думать.
Но попытки поговорить с мужем на эту тему заканчивались неудачей. Он был уверен, что не сможет привыкнуть к чужому мальчику, опасался дурной наследственности и просто не хотел, чтобы в спокойной жизни нашей счастливой семьи что-то изменилось. А я уже скопировала фотографию Вадима себе на компьютер и каждый день с тоской разглядывала ее. И читала, читала все, что только могла найти об усыновлении. Особенно внимательно читала истории семей, прошедших через тяжелую адаптацию.
Вечером маленькими порциями пересказывала все мужу. Он уже понял, что моему новому увлечению сопротивляться бесполезно, и покорно слушал. А в разгар празднования Нового года я попросила мужа назначить день, когда я могу пойти в опеку и просто спросить про этого мальчика. Просто спросить. Чтобы я ждала этого дня. Саша сдался: «Так и быть, в мае сходи и спроси». До мая я буквально считала дни, продолжая читать книги и сайты для приемных родителей и разглядывать Вадимкину фотографию.
Мне казалось, сотрудники опеки встретят меня с радостью, вцепившись в возможность определить в нашу прекрасную семью несчастного мальчика. Но они разговаривали со мной более чем сдержанно.
Выдали список документов, которые нужно было собрать, спросили, на какую дату я планирую записаться в Школу приемных родителей. Я позвонила мужу, чтобы посоветоваться, можем ли мы прямо с сегодняшнего вечера записаться на обучение в эту школу. Саша, вздохнув, согласился. Обучение мы проходили вместе. Я переживала, что мужу не понравится проходить все эти психологические тесты или будет неинтересно слушать преподавателей. Но мои опасения были напрасны.
Муж активно выполнял все задания, отвечал на вопросы психологов, вступал в дискуссии с другими участниками школы. Это было так интересно и захватывающе, что сплотило нас еще больше. Когда, наконец, мы получили заветный сертификат об окончании ШПР, Саша сказал, что теперь чувствует уверенность: мы справимся.
И тогда я позволила признаться самой себе, что мне очень страшно стоять на пороге такого решения. Я решила зайти на сайт и еще раз посмотреть на Вадима, но не нашла его фотографию на привычном месте! Прошло больше полугода, и фотографии подросших детей обновили. Еле-еле нашла нашего мальчика — с разбитым и замазанным зеленкой носом. Он заметно подрос, ему было уже полтора года.
Часть I. Вадим
21 июля 2012 года. Не передать словами, как билось мое сердце, когда я приехала к дому ребенка, чтобы познакомиться с Вадимом. Лил дождь, а я остановилась у ворот и не решалась войти. Я думала о том, что дом ребенка — это страшное место, где собраны брошенные, несчастные дети. Зайти на его территорию для меня было, как шагнуть в Зазеркалье, где все неправильное, не такое, каким должно быть в нашем мире.
Врач рассказала, что у Вадима ярко выражены признаки депривации. (Психологическая травма от разлуки с матерью. — прим. ред.) Он сосет палец, сильно раскачивается перед сном, а днем гиперактивный, несколько раз кусал детей.
Я села на маленький стульчик и с замиранием сердца стала ждать, пока Вадима оденут и принесут на знакомство. Вижу, несут такого маленького, ну просто крошечного совершенно мальчика! По фотографиям я его представляла гораздо крупнее. Он несколько секунд смотрел на меня со страхом, а потом неожиданно разревелся и убежал в противоположный угол комнаты. Стоит ко мне спиной и сопит. Ага! А врач говорила, что ко всем идет и не понимает, где свои, а где чужие. Все он понимает!
Кое-как из угла выманили его печеньем. Зажал печенье в руке и смотрит на меня исподлобья. Воспитатели говорят: «Ну, Вадим, чего ты, не стесняйся!» И посадили мне на колени. Я глажу Вадюшу по спинке и приговариваю, какой он миленький и хороший. Вадим замер и не шевелится, даже коленями я ощущала, как часто бьется его сердечко. Достала из сумки игрушку — молоточек, издающий смешные звуки. Повертела им — Вадим смотрит с удивлением. Потрясла, на его лице появилась ухмылка.
На обратном пути голова кружилась от эмоций. Можно знать, что существуют дома ребенка бесконечно одинокого маленького человека, только тогда до тебя доходит весь ужас происходящего. И жалко его так, что смириться с этим невозможно. Разве я могу его там оставить?
Вторая встреча
Подписала в опеке шесть листов согласия и отправилась повидать Вадима. С собой везла пачку подгузников и утенка-каталку. Накрапывал дождь, и дети играли на веранде. На десять человек — три воспитательницы. Выход веранды загорожен скамейкой, чтобы дети не могли вылезти и промокнуть.
Утенка-каталку дети сразу утащили в сторону, я даже не успела протянуть ее Вадиму. Тогда я села рядом с ним, стараясь не отвлекаться на других детей, которые меня буквально облепили.
Когда я представляла себе подобную сцену дома, мне казалось, что сердце должно разорваться от жалости в такой ситуации. Но в тот момент все эмоции были приглушены из-за обилия впечатлений.
Достала мыльные пузыри и стала их надувать, вся толпа детей бросилась с криками и хохотом бегать за ними. Ребятки все время падали, а я ойкала с непривычки над каждым. Но ни один малыш не плакал — поднимался и бежал дальше. Маленькие дети, которым всего год-полтора! За всю прогулку никто из них не плакал, не кричал и ничего не требовал. Кроме Вадима. Он карабкался на качели, не смог залезть и требовательно пищал. Но на меня не смотрел, не реагировал на обращения, просто жевал все, что я давала ему в руки: блокнот и салфетки.
Забираю
Приехав в город, я сразу направилась в опеку. Там мне выдали постановление о том, что теперь мы приемные родители Вадима. Его принесли в раздевалку, переодели в новую одежду, которую я привезла с собой, и сфотографировались на память. Когда Вадима посадили в коляску, он так и сидел с поднятыми вверх руками, как пластилиновый. Совершенно застывший, без эмоций малыш. Нянечка сама опустила его руки и положила их ему на колени.
Дома Вадим сначала потрогал кота, походил немного по большой комнате. Я достала листок, на котором врач написала мне режим дня дома ребенка, и оказалось, Вадиму давно пора обедать и спать. Покормила его овсяной кашей, дала попить и отнесла в кроватку. Но, как только положила, он тут же вскочил и вцепился руками в прутья. Видимо, до него дошло, что это все не шуточки и придется спать здесь. Он стал часто-часто дышать, рот задрожал — вот-вот заплачет… Я стала его уговаривать, целовать, гладить. Не расплакался, сжался в комок. Лежит в ужасе и стреляет на меня сонным взглядом. Потом резко отвернулся, засунул два пальца в рот и мгновенно заснул.
А я пошла на кухню усталая, но совершенно счастливая от мысли, что у меня теперь есть еще один сынок.
Адаптация меня накрыла на второй день. Вышла с Вадимом на прогулку, шла и чуть не плакала. Пыталась вспомнить: а чего, собственно, мы решили забрать этого мальчика себе домой? Куда делась радость и почему так тяжело на душе? Саша меня жалел и подбадривал.
Что не так?
Записи за 2013 г. «День за днем я усиленно купаю и мою Вадима, и все равно он пахнет чем-то чужим. Вечером пошла сама мыться в ванную и, почувствовав запах детского мыла, которым мыла сына, подумала: «Нет, только не этот запах! Теперь это мыло напоминает мне Вадима!»
«В ШПР рассказывали, что адаптация в среднем длится год. Надеюсь, у нас легкий случай!»
«Вадим носится по дому как буря, везде залезает, все достает. Если на столе стоит йогурт, Вадюша встанет на носочки и запустит в него ладошку. Или мусор какой-нибудь забросит. Обязательно что-то придумает».
«Каким-то образом просачивается сквозь прутья кроватки. Вчера уложила сына спать, выключила свет. Через некоторое время заглядываю, а он сидит на полу и играет себе спокойненько! Как он мог оттуда вылезти? Как?»
«Заметила, как Вадим вылезает из кровати! Поднимает матрас и вылезает через дно, там прутья широко стоят. Ишь, какой хитрый! Вечером папа прибил на дно кровати лист фанеры».
«На улице Вадюша ведет себя совсем не так, как дома. В коляске едет тихо, положив руки на коленочки. Просто образец, а не ребенок».
«Каждое утро около пяти часов мы слышим сквозь сон, как Вадим громко плюет за борт кроватки и хохочет».
«Укладываю его вечером спать, а он снимает штаны, носочки, подгузник, выбрасывает все это на пол и писает в кровать. Ругаю, переодеваю, меняю матрас, засыпает. Просыпается, снова все снимает, писает. Уже несколько раз проделал этот номер. Я в растерянности. Не ругаю, а переодеваю, как будто так и надо».
«Вадим отказывается узнавать папу без очков. Сидит рядом, опустив глаза. Только папа надевает очки — радуется, лезет обниматься. Папа снова снимает очки, сынок затихает и боится».
«Когда пришло время вечером укладывать Вадимку спать, я решила не как обычно положить его в кровать и уйти, а снова попробовать покачать немного на руках.
До этого любые попытки взять его на руки из кроватки или присутствовать во время засыпания в комнате заканчивались истерикой. Сын выгибался и кричал страшным голосом, отбиваясь от меня руками и ногами.
Приходилось тихо сидеть на полу, наблюдая, как он засыпает, засунув два пальца в рот, сильно раскачиваясь из стороны в сторону. Привык ребенок справляться со своими бедами один и не понимает никакой помощи. Но сегодня я решила снова попробовать. Сначала он попытался вскочить, потом лег обратно мне в руки и заплакал горько, обмякнув в моих руках. Я качала, баюкала, вытирая ему слезы рукой. Вадим лежал и смотрел в сторону, изредка бросая на меня косые взгляды. Иногда его глаза снова наполнялись слезами, губы дрожали… А я все качала и качала, глаза у Вадима стали закрываться, но вдруг сын повернулся и стал смотреть пристально на меня. И долго смотрел, пока глаза не закрылись и он не заснул. Полгода мы вместе. У меня была полная уверенность, что сын давно оттаял. Но в тот момент, когда он стал на меня так пристально смотреть, меня как стрелой пронзила мысль, что вот она — его обида за то, что он так долго был один. С первого дня в роддоме, полтора года совсем один. Что все это время он держался и виду не подавал. Такой маленький. Весь вечер плачу от этих мыслей».
И за Галей, наконец, пришли
Меня спрашивают: «Как вам не страшно брать детей? Это же такая ответственность!» Да, страшно, очень страшно. Но и бездействовать невозможно.
Привыкнув к Вадиму, мы решили, что будем искать еще мальчика, примерно Вадимкиного возраста. Мне очень понравился видеоролик о мальчике Алеше, просто влюбилась в него. Обратила внимание и на девочку Галю из того же детдома — удивилась: такая длинноволосая красавица — и до сих пор не в семье.
Получили новое заключение, а Алеша уже усыновлен. А я уже настроилась ехать за ним в другой город… «И что теперь делать? Ну не из-за Гали же тащиться в такую даль!» — думала я. Стыдно и страшно теперь это вспоминать. Помучившись еще какое-то время, мы решили познакомиться с Галей лично.
Я ехала в поезде и думала, что подпишу согласие в любом случае. Не могу же я просто познакомиться, дать ребенку ложную надежду и уехать.
Поэтому настраивала себя на то, что будет очень сложно, скорее всего, начнется страшная адаптация и вряд ли такая взрослая девочка (Гале скоро должно было исполниться восемь) идеально впишется в нашу семью. Но ничего, думаю, от нас не убудет, пусть просто живет с нами и учится в обычной школе. В любом случае это лучше, чем жить в детском доме.
В детском доме меня встретили очень приветливо, со словами: «Ну, наконец-то, и за Галей кто-то пришел!» Не меньше часа рассказывали про Галю — и главный врач, и ее заместитель, и медработник, и воспитательница. В двух словах: девочка в детском доме с рождения, мама умерла, больше нет никого. Воспитательница рассказывала о Гале восторженно. Я поняла, что это ее любимица. Говорила, что уверена в ней на сто процентов, что Галя — первая помощница, совершенно не конфликтная и во всех отношениях прекрасная девочка, которая очень переживает, что подружек забрали в семьи, а ее нет.
Потом привели Галю. Бойкая такая, на все мои вопросы бодро отвечала. Когда я достала игрушечного лисенка, Галя несколько раз переспросила, это я ей навсегда подарила?
Я стала показывать фотографии нашей семьи, специально взяла с собой небольшой фотоальбом. Галя с большим интересом рассматривала, задавала много вопросов. Потом спрашиваю: «Галя, а я себе дочку ищу в семью, у тебя нет знакомой девочки на примете, которая бы мне подошла?» Галя задумалась и говорит: «Может, Кира?» Главврач отвечает: «Галя, ну ведь Киру уже забрали в семью!» Я: «А мне ты очень нравишься, ты бы хотела поехать со мной?» Галя делает большие глаза: «Правда? Навсегда-навсегда? И больше никогда сюда не возвращаться?» Главврач: «Ну, сюда можно в гости потом приехать!»… Галя: «Правда? Навсегда? Да! Да! (Скачет от радости.) А когда?» Я: «Когда документы оформят, может, через две-три недели. Но ты знай, что я точно приеду за тобой. Вот, возьми фотографии, чтобы не забывать, куда ты едешь». Галя: «Это вы мне прямо навсегда отдаете?»
Потом я спросила, можно ли сфотографировать Галю, но глав. врач сказала, что только после подписания согласия. Я подписала согласие и сделала снимок для папы.
Знакомство с Кристиной
С Кристиной мне предложили познакомиться, когда я приехала, чтобы взять направление на знакомство с Галей. В анкете, где нужно писать предпочтения, у нас был большой размах по возрасту и никаких ограничений по здоровью и национальности ребенка. И региональный оператор, у которой были сомнения, что после знакомства с Галей я подпишу согласие, спросила: «А может, съездите еще с маленькой цыганочкой познакомитесь, вдруг понравится?» И показывает на мониторе фотографию запеленутого младенца с соской на пол-лица. Я про себя подумала, что только младенцев мне не хватало, но направление взяла, так как билеты на поезд у меня были на вечер и до этого времени делать в незнакомом городе все равно было нечего.
После знакомства с Галей я поехала искать дом ребенка Кристины. Дорога заняла гораздо больше времени, чем я рассчитывала, и в дом ребенка я ворвалась в последние минуты рабочего дня. Главврач с удивлением посмотрела на меня, но я, мокрая и пыльная, сказала, что мне нужно ровно пять минут — взгляну на девочку и сразу уйду. Вздохнув, главврач села зачитывать историю ребенка.
Диагнозы, информацию о родителях… Но я ее почти не слушала, очень устала. Закончила свою речь врач словами: «А девочка — просто красавица!» На что я подумала: «Все у вас тут красавицы…» Но, когда я увидела Кристину, всю усталость как рукой сняло! Мне захотелось схватить ее немедленно и увезти с собой. Одновременно с этим я стала всерьез волноваться, что такую прекрасную девочку мне просто так ни за что не отдадут. Я восторженно причитала, сделала несколько фотографий и немедленно подписала согласие…»
Продолжение истории читайте вскоре на нашем сайте
Приемное родительство у нас часто представляют либо прекрасным (толпа румяных деток под руководством строгой, но доброй мамы дружно играют на музыкальных инструментах), либо мрачновато-загадочным (здесь у всех свои варианты). А в жизни получается очень по-разному, но всегда – не так, как задумывалось.
«Милосердие» решило поговорить с приемными мамами. Сегодня мы публикуем первую такую беседу.
Лариса :
— Детей у нас девять – четверо родных, четверо приемных, один усыновленный.
Мысль взять приемных детей у меня появилась очень давно – она из детства.
Когда мне было десять лет, я лечилась в санатории. Там было две палаты с отказниками, и мы за ними ухаживали. Помню, каждая из девочек «выбрала» себе по ребенку, и уже в десять лет трехлетний мальчик называл меня «мама».
Само собой произошло
Первый приемный ребенок в нашей семье появился совершенно случайно, причем так, что у нас практически не было выбора. Племянник моего мужа оказался в ситуации, когда его мама запила. Тогда не было никаких ШПР, не было статуса «родственная опека», никаких пособий… Он просто жил с нами.
Некоторое время была надежда, что его мама образумится. А потом я начала привязываться: у мальчика обнаружились проблемы со здоровьем – и когда ты его лечишь, не спишь ночами… Через некоторое время стало появляться ощущение: «Мое». В итоге он с нами и остался.
Правда, он пришел к нам маленьким – в три месяца мы забрали его из больницы, и это был домашний ребенок – без каких-то детдомовских проблем. Сразу после его появления я сама родила подряд двоих детей, но нашим первым опытом родительства был он.
Честно скажу: вот именно по этому случаю можно писать про «приемное родительство в розовых очках». Тогда мне было восемнадцать, мужу – двадцать, и какими-то вещами мы вообще не заморачивались.
Импульсивное усыновление
А потом было двое своих кровных – мальчик и девочка. И когда мальчики учились уже во втором и первом классе, встретили в школе одноклассника.
Папа у него повесился, а мама – потерялась. Ребенок жил в приюте, его водили в школу, где я как раз еще работала тогда учителем начальных классов.
Ну, познакомились, стали дружить. И тут выясняется: мама ребенка давно погибла, и даже была похоронена как неопознанная. То есть, на наших глазах ребенок получает статус сироты и должен отправиться в детдом. А у нас в планах даже рожать больше не было; единственное – мы с мужем думали, что когда-нибудь позже возьмем девочку. И тут – пожалуйста – взрослый пацан, девять лет, и нужно срочно принять решение!
Честно говоря, брать его в семью я тогда не предполагала. Просто вечером завела разговор: «Представляешь, какая история». А муж вдруг говорит: «Пацана надо срочно забирать!»
Муж в тот момент потерял маму, нестарая женщина, только оформила пенсию и вдруг скоропостижно скончалась! И муж говорит: «Мне в двадцать пять так плохо, а что там у пацана в душе?» И дальше я только помню, как звонила в опеку и плакала в трубку: «Отдайте нам этого Сашу». Уже был такой настрой: «Только не отправляйте его в детдом!» Не знаю, как-то вот слова мужа меня сразу перевернули. Причем я понимала, что шансов у нас мало, потому что мы – без документов, а детдомовская машина уже запущена.
Ну, и тут, конечно, с Сашей были проблемы: травма, учеба, «все скучно», агрессия. А когда я опять родила малыша, и через год у него полезли зубки, он начал ребят иногда покусывать – так, по-детски. И вот Санька в ответ кусал его серьезно. Ну, поговорили, как-то преодолели.
Третий приемный – «запланированный»
А после родов, — не знаю, гормоны это были или что? – появилась мысль: «Хочу дочку!» И я сидела на родительских форумах, читала разные истории… И там пиарили девочку: хорошенькую, черноглазую.
В общем, я спросила согласия мужа, потом очень долго за девочку боролась: ее не отдавали, предупреждали о разных диагнозах… И вот теперь она с нами, но ситуация такая: и с ней тяжело, и без нее тяжело.
Дело вот в чем: у Кати сильное органическое поражение мозга, эпилепсия. Но помимо этого, и психотравмы: от рождения до трех лет она находилась в детском доме, в это же время перенесла несколько тяжелых операций – повалялась по больницам. У Кати полное нарушение привязанности: прошло два года, как она с нами, и у нее до сих пор все женщины «мамы».
Я перечитала кучу литературы, я сгрызла себя. И это – самое страшное – когда ты все время грызешь себя, думаешь: «Почему я все делаю – а результата нет!» Соответственно, развития нет. Точнее, оно такое, которое заметно только мне. Я ее взяла в три, сейчас ей пять, — я ее до сих пор кормлю с ложки, сама она не ест. И это – очень сложно.
Мама-боец и семья в обороне
Семью тряхануло очень серьезно – нашу крепкую дружную семью, которая везде и всегда была вместе.
Через три месяца муж, который все и всегда старается делать для семьи, просто сказал мне: «Или она, или я».
Мужчине вообще сложно принять чужого ребенка – мозг по-другому устроен. А тут – ребенок, который, что бы ты ни делал, как бы ни старался, в ответ может просто весь измазаться какашками. Катя может, например, на детской площадке снять штаны. И для папы это было особенно тяжело. И для детей тяжело, потому что с ней были бесконечные истерики.
Старшая дочка ждала сестру, а получился такой вот «подарок»: все портит, крушит.
Но при этом я понимала, что вернуть ее я не могу. Первый год во мне жил боец, который упорно верил: «Она изменится, у нас все будет хорошо». Семья была в переживаниях, и весь удар я приняла на себя. Обхаживала Катю, как младенца: делаем уроки – я держу ее на руках — уже гарантия, что ничего не натворит. Мальчишкам на двери поставили замки – чтобы они могли отгородиться. Так ребенку обозначили границы, чтобы она не лезла в мир других детей, чтобы они могли от нее отдыхать.
Но Кате я дала понять: у нас она навсегда, надо адаптироваться.
И вот примерно через год мои силы закончились, а у всех остальных, наоборот, началось принятие.
Причем приняли они Катю такой, какая она есть, со всеми закидонами. Теперь им не стыдно с ней выйти. Они ее любят, жалеют. И муж иногда говорит мне: «Успокойся, хочешь, давай я ее покормлю, помою?»
А я так выдохлась, что боялась еще рожать. Теперь понимаю, что наш следующий малыш, наверное, был нам дан специально для Кати. Она вместе с ним начинает проходить все этапы развития. Например, до того вообще не интересовалась игрушками, кроме как «сломать» или «разбить». Теперь иногда трогает его пищалки, тянется погреметь погремушками.
Трудная Катя
И все же я сама Катю еще не приняла. Хотя вижу, что она меняется. Врачи ставят умственную отсталость и говорят: она такой и останется. Но врачи смотрят стандартно. Я вижу, например, что она умеет убрать за собой тарелку в посудомойку. Надо уметь радоваться и таким вещам.
Не то что я себя хвалю… Но в последние годы в детские дома очень много возвратов детей с тяжелыми диагнозами, с психотравмами. Видимо, потому, что люди берут детей на эмоциях: «Ой, он похож! Красивый мальчик!»
Себе я сразу сказала, что Катю не отдам. Ну, не она же меня выбрала. Она сидела там у себя в Доме ребенка, и тут прилетела такая я из Московской области в Екатеринбург к мэру: «Отдайте мне ребенка!» Меня предупреждали: трудная. Получается, привезла – теперь я уже ответственная. Да и близкие не поймут, ее все любят.
Так что, если вы берете ребенка, надо быть готовым ко всему. «Все лечится любовью», «семья все вылечит» — так сказать я теперь не могу, с Катей этот стереотип во мне полностью разрушился. Несмотря на то, что у меня младший малыш девятимесячный, я каждую минуту думаю: «А что она там делает?» «Нет, такой суп я сварить не могу – Катя есть не будет». То есть, если для остальных я мама – дозированно, то для Кати я – мама 24/7. И спасибо, конечно, мужу – не каждый мужчина такую жизнь выдержал бы.
«Мне даже стало себя жалко»
Я поняла, как устала. Раньше на чей-нибудь день рождения любила собрать детей, отвести куда-то в боулинг, заказать красивый торт… И вдруг поняла: у меня нет на это сил, я впадаю в какую-то депрессию. Правда, я сама психолог по образованию, могу свои состояния анализировать. Но тут мне себя прям как-то даже жалко стало.
Вот у старшего сына день рождения, тринадцать лет, у моего сыночка. И нет, чтоб шарики пойти купить, — я сижу, такая вот пустая. И думаю, что мне надо сварить Кате специальную кашу и накормить, потом сварить суп…
И у меня девять детей, а мне всего тридцать лет.
Когда старшие были маленькими, я все брала на себя, но сейчас, родив младшего, понимаю, как важно пойти сделать маникюр, постричься, покраситься, встретиться и поговорить с такими же мамашками … Притом, что я до сих пор кормлю грудью, но у меня есть два-три часа, пока младший спит.
Помню, с Катей я себя корила: «Ты не справляешься», — а потом узнала, что так делать нельзя. То есть, это не я – плохая, это просто сложный ребенок.
Но все равно надо и себе уделять время. Осталось только принять Катю, и не питать каких-то надежд, тогда все и у меня нормализуется.
Еще двое и вера, что все будет хорошо
А недавно мы забрали еще двоих. Братик и сестричка. Я больше полугода следила за ними на одном форуме: их пиарили, пиарили, и никто почему-то не забирал. Муж был против и вообще не хотел меня слушать. Но через полгода сказал: «Я же знаю, ты все равно это сделаешь», — и подписал все документы.
Я прямо с маленьким полетела в Амурскую область, почти на границу с Китаем. Хорошие детишки, они недолго пробыли в детдоме, хотя, конечно, успели всякого там понабраться.
Но я верю, что все будет хорошо, это, не знаю, может быть даже вера в Бога. Когда у нас появляются дети, у нас всегда все хорошо получается. Еще поэтому я верю, что у нас, в конце концов, все будет хорошо даже с Катей, — может быть, потом. Это труд, и это – не год и не два – может, должно пройти и десять лет.
Катя – это, конечно, мой крест за что-то. Даже родственники, когда приезжают к нам, спрашивают про нее: «Зачем ты тащишь это все?»
Но вот зачем-то появился в нашей семье такой ребенок. Наверное, чтобы показать, что не все в жизни так просто.
Ведь нынешние дети часто растут эгоистами, а у нас в семье таких проблем нет. Никто ни разу не сказал: «Ты мне должна». Например, я сейчас очень сильно болела, потом в больницу попал младший. Так помощь и взаимовыручка были удивительные…
Эмоциональное выгорание может случиться с любой мамой, не только с приемной. Но у приемной оно случается практически со сто процентной вероятностью, особенно в первый год. Только заслышав издали тяжелые шаги этого гнетущего удушающего монстра, сжимаюсь в комок – нервов, сомнений, вины. Очень сложно и больно. Особенно сильно я увязла в тяжелых эмоциях в первый свой опыт, с Женей.
Ресницы дрогнули и медленно ползут вверх. Спустя сорок минут непрерывных поглаживаний по спинке, после исполнения всех известных мне колыбельных, когда я была уже почти уверена – ребенок уснул. Осторожно прислушивается, потом начинает двигать ручкой. Я медленно закипаю, все-таки продолжая надеяться – сейчас уснет. Но не тут-то было, малыш заагукал, завертелся, улыбается, хитрющие глазенки смотрят на меня. Он что, издевается?!!
Половина третьего ночи – сна ни в одном глазу. Снова и снова читаю литературу по теме – Петрановскую любимую, других авторов. Укладывала сына спать и казалось – стоит голову до подушки донести — и провалюсь в спасительное забытье. Какой там! Ни сил, ни желания спать. Раздражение внутри и ощущение разбитости, бессилия.
Снова топаю на кухню, ставлю чайник. Чай с травами должен успокоить. Глотаю «Новопассит», запиваю ромашкой с мелиссой. Решительно закрываю книгу – сон необходим, иначе совсем туго придется завтра!
С самого утра сынуля не в настроении. Причины, разумеется, неизвестны. Вариантов уйма: от режущихся зубов, до плохого сна. Шумит, капризничает, не сходит с рук. Наотрез отказался от визита на горшок. Мечусь по комнате, как разъяренная тигрица, сквозь раздражение пытаюсь вспомнить слова молитвы – тщетно! Помехи на линии, такие молитвы Господь не слышит. Слишком много во мне накопилось.
Кое-как дотягиваем до завтрака, силком усаживаю выгибающегося ребенка на стульчик, одеваю слюнявчик. На секунду отворачиваюсь взять тарелочку с кашей, и слюнявчик летит на пол.
Энергично машу указательным пальцем перед лицом взбунтовавшего крохи, сквозь зубы:
— Нельзя! Еще раз так сделаешь, увидишь, что будет!
Парень оторопело смотрит. Но от первой же ложки наотрез отказывается. Отворачиваюсь, глубокий вздох, через шутки-прибаутки, уговариваю открыть ротик, но он кусает ложку, зажимает ее зубами и отчаянно мотает головой. Каша повсюду!!! Ну, держись, мама!
Хочется заорать, шлепнуть, потрясти. Или встать и уйти. Совсем. И пусть себе ревет.
Это так страшно, когда твой долгожданный, любимый, самый дорогой малыш вызывает у тебя только одно желание – чтобы он тебя не трогал, отстал, «занялся чем-нибудь». Что я могу дать сыну, если я вся – оголенный нерв, дотронься – ударю током. И как быть?
В моем случае без помощи не обошлось. Едва освоившись с новой ролью мамы, я бегом понеслась обратно – в Школу Приемных Родителей – за помощью к знакомому психологу. К той самой, что вела занятия.
Краснея и стыдясь себя, глотала слезы на каждой консультации. Мир казался черным. И внутри была чернота. Но постепенно, наблюдая за собой и размышляя вместе с моим чудесным психологом, вновь обрела почву под ногами. И началась работа.
Во-первых, увидеть со стороны – ситуацию, себя в ней. И не только негатив, найти «плюсы».
Разумеется, подобное настроение случается нечасто. Женя — не капризный, послушный, ласковый малыш. Обычно его шалости умиляют, я улыбаюсь и благодарю Бога за мой лучик света, счастья.
Это то, о чем я так страстно мечтала, к чему долго шла. Я — мама. У меня есть сын – самый чудесный мальчик в мире! А сложности… придумаем что-нибудь!
Во-вторых, постараться отслеживать приближающиеся симптомы выгорания.
Когда «накроет», будет поздно. Лучше обходиться без потерь. А для этого нужно научиться чувствовать себя, быть «здесь и сейчас».
Но бывает иначе. Вскипаю, непонятно от чего, за считанные секунды, так что пар из ушей. Всю волю в кулак, чтобы только не прорвалась эта язва внутри, не пролился на сына поток нечистот из души. Казалось бы, откуда что берется? И ни причин не было, ни поводов! Капризы и капризы, ничего особенного. Но, в определенный момент чувствую, как раздражение и усталость накатывают, как снежный ком, и терпение вот-вот лопнет.
Бегом в ванную, включаю холодную воду, долго, с усилием тру лицо, глаза. Вроде, отпустило. Господи, ну почему я такая? Как быть мне с этим?
Не позволять ВИНЕ завладеть собой. Это не отказ от рефлексии, скорее напротив. Просто кусая губы и заламывая руки, ничего не добьешься.
— Ты плохая мать, дура, стерва? И что? Реветь будем или делать что-то? — психолог смотрит мягко, с поддержкой. Слова «дура» и «стерва» произносит с нажимом, чтобы я услышала, как они неуместны. Скорее «слабачка», или даже нет – просто «устала».
— Научись прощать себя. Это необходимо. Научись жалеть себя и принимать помощь. От кого? Ну как… разве не от кого?
Осторожно открывается дверь, Женя стоит на пороге нерешительно, вход в ванную босиком на холодный кафель запрещен, он знает. Колеблется пару секунд. Я сижу на бортике, реву. Малыш подходит, обнимает мои ноги, прижимается щекой.
— Хороший мой, солнышко! Вот за что тебе мама-истеричка?
Вряд ли понимая суть вопроса, мотает головой – «нет, нет, нет!». Потом заглядывает в глаза, гулит, смеется, и опять – обнимает. И прижимается. Беру его на руки, целую, обнимаю. Крошечка мой! Начинаем брызгаться водой, смеемся уже вместе.
Ищи, коллекционируй «ресурсные» состояния.
Обращайся к ним. Что ты любишь? Вспомни все, а лучше – составь список. И прям по списочку, каждый день. Чтобы когда тебе тяжело и грустно – получай-ка маленький бонус!
А еще лучше – делить радостью с кем-то близким, родным, любимым. С мужем – обязательно! Но не только.
Так мало надо сынуле для счастья: встречаем рассветы на кухне, купаемся подолгу, на прогулке смотрим голубей, собак, кошек. А еще игрушки любимые, мыльные пузыри и кошка Кася, и пылесос, и стиральная машинка.
Но самая большая радость не в этом. Сын тихонечко водит пальчиком по моему лицу, изучает. Вот глазики. Приходится сильно зажмуриваться, иначе есть риск потерять зрение. Вот носик. И тут же другой рукой показывает у себя – тоже есть такой! Идем дальше – и брови, и рот, и лоб, и ушки. Радостно хлопает в ладоши, раскачивается, прижимает руки к животику и кричит:
— А-а-а, — мол, все это теперь мое! Моя мама! И я, конечно, в восторге, намного большем:
– Твоя, ну, конечно же, твоя!
Беги от перфекционизма. В жизни нет ничего абсолютного, идеального. Жизнь – это движение, изменение, игра несовершенств. И пусть все так и будет.
Всегда завидовала мамочкам, у которых выглаженное белье аккуратными стопочками в шкафу, на полу ни пылинки. В холодильнике сразу несколько кастрюлек: вот тут борщ, там пюре, а это котлетки на пару. Компот в графинчике. А сама она такая вся в укладке, с маникюром и в стильном спортивном костюмчике.
Нет, мои домашние не ходят в рвано-грязных обносках. Но глажу я только одежки «на выход». Дома в мятых пускай колобродят! И постельное белье, со вздохом, стелю без глажки. По полу ровным слоем разбросаны игрушки. Кошка линяет, весна скоро – какая уж тут стерильность!
Голодать моим домашним вроде не приходиться: суп на обед и каша на завтрак – каждый день. А вот котлеты и пироги не умею готовить. Точнее, даже не пробовала. Ни времени, ни желания.
Если нет времени и желания – и ужин готовить не стану! Выручают творожки и пюрешки детские — сынулю, а папа наш и бутерброд съест. Или суп тот же – он же его на обед не ел! Еще спасибо скажет. Не муж – золото!
Если случится за целый день заглянуть в зеркало – стараюсь не пугаться. Откину от лица выбившуюся прядь, а главное – улыбнусь позадорней:
— Ничего, старушка, где наша не пропадала! – и снова в бой.
К слову, мамашки во дворе, которым лет по двадцать пять/тридцать, до недавних пор принимали меня за ровесницу (вот мелюзга наивная, ха-ха!). А муж и так любит. Без макияжа и в трениках.
Нужно конечно ухаживать за собой, находить на это время. Я стараюсь. А когда не получается – радуюсь, что хороша и так. Ну, правда же!
Не жди от себя быстрых результатов. Все придет. Постепенно.
На отношения с кровным малышом работает сама природа. Сперва мать его вынашивает — долго, он часть ее, и она его принимает автоматически, физиологически даже. Свыкается. Организм вырабатывает гормоны. В первые месяцы жизни младенчик пассивен и тих, он не требует многого от мамы. И она постепенно учится давать ему больше и больше своего активного внимания.
Малыш из детского дома или дома малютки изначально тревожен и травмирован. Ему требуется во много раз больше терпения, ласки, внимания, чтобы компенсировать огромный пробел в его развитии. Он проходит сложный путь адаптации, и его поведение может быть трудным для мамы, неуправляемым и не всегда понятным.
И сама мама не готова. Да, есть знания, полученные в Школе Приемных Родителей. Есть Любовь и желание подарить ее ребенку. Но есть и ожидания, которые, увы, редко совпадают с реальностью. Невозможно не иметь ожиданий. Практически невозможно не разочаровываться. Мы устроены так, потому что мы – просто люди. Это надо учитывать.
Есть золотое правило на все случаи жизни: сравнивать себя можно – только с собой «вчерашней». И радоваться любым, пусть самым незначительным успехам. То же касается и детей.
Лучше фиксировать все результаты: зарубки на косяке двери, фотохроника, поделки собирать.
Можно даже завести «Журнал достижений», как учили в Школе Приемных Родителей. Но это для ответственных мам, я не такая. А вот на фотографии смотрю, вспоминаю, как было совсем еще недавно, и сердце радуется!
Сын сидит на горшке уже минут двадцать, вертит книжку в руках. Я – напротив, вся в ожидании.
Постепенно включается смирение, улыбаюсь себе.
Ну да, опять один: ноль в пользу пустого горшка и, вероятно, скоро будет на полу знатная лужа. Но зато сидит! Недавно еще усадить невозможно было, сразу начинал выгибаться и реветь в голос. А сейчас восседает довольный. Да с книгой – как отец, ну честное слово!
И книгу не рвет даже. Картинки рассматривает. И ничего, что держит он ее «вверх ногами», не рвет главное!
Как избежать срывов, я не знаю. Может быть, кто, из более опытных мамочек даст совет. Нет-нет, да и «полетаю на метле». Потом каюсь, горько, плохо, не могу в зеркало смотреть. Всегда боюсь сорваться и реально стукнуть, напугать, обидеть.
Как сложно постоянно следить за эмоциями, интонацией, словами, действиями. Воспитывать ежеминутно и ежесекундно приходится не ребенка, а себя.
Выдержка – вопрос нравственной гигиены. Тут уж — кто к чему привык! То, что нормально в одной семье, для другой совершенно неприемлемо. Но разве можно мириться с тем, что может, впоследствии, разрушить жизнь, нанести вред психике самого дорогого человека? Какие тут могут быть компромиссы?
Получается, любое насилие, агрессия, невнимание недопустимо вовсе. Но как прийти к этому, когда внутри столько слабостей, эгоизма и нет совсем терпения, сил? Постепенно, по шажочку, меняться, меняться…
— Мама! – проснулся Женя. Еще трет кулачками глазенки, но уже стоит в кроватке, держась за перильца, тянет ручки — Мама!
Достаю его, тепленького, такого милого сонного мальчишку, а он весь прижался, ласкается, словно котик. С каким трудом и обидами засыпали, не вспомнит. Только: «Мама, мама»…
Разве может быть лучший тренажер для души? Вот он – и пример, и стимул, и цель, и награда.
Мои нервы — мои проблемы. Сынок растет, у него свои задачи, сложнейшие, соответствующие его возрасту. А детство – время радости и счастья! Так должно быть. Это аксиома. Так что, мама, уж справляйся!
Справиться с эмоциональным выгоранием помогает , который дает свободное время маме, когда с приемными детьми остается няня.
Пожалуйста, поддержите этот проект, чтобы у приемных родителей была возможность эмоционально отдохнуть или заняться теми делами, которые сложно сделать с детьми.
Добавить комментарий
